- Имя-то имя, - пробормотал Каламирэ. - Но тут знаешь, может быть много метафор и непрямых значений. Я же не сияю, как бриллиант.
Он откинулся на спину, заложив руки за голову и долго, пока Линтаур пел, смотрел в раскинувшееся над ними звездное небо.

- Когда меня называли, я этого еще не делал, - улыбнулся Каламирэ. - Думаю, это потому, что отец любил меня и красивые камни. Но не знаю, возможно, они знали обо мне больше, чем я думаю.
Он сел, потому что петь лежа не умел и глянул на Линтаура.
- Что ты хочешь? Я могу спеть то, что пела моя мать, но это не такие весёлые песни, как про охотника.

- Это ты хочешь, - заметил Каламирэ. Он посидел, прикрыв глаза и размышляя, но некоторые песни было слишком больно вспоминать, некоторые казались неуместными здесь и сейчас. Наконец, он вздохнул и тихо, глядя в костер, запел. Песня была женская, ее пела его мать, но это казалось ему неважным, он хотел ее вспомнить и услышать снова, пусть и от самого себя. О домашнем тепле, куда легко и приятно возвращаться, о том, кто дороже всего на свете, и кого не устаешь ждать после долгой дороги, о ребенке, который спит в колыбели и играет с лучами света, падающими в кроватку, о том, чем наполнен каждый простой день.

- Конечно, не я, - с мягкой улыбкой, пребывая все еще не совсем здесь, ответил Каламирэ. - Я же сказал, что могу спеть то, что пела моя мать. Правда, у неё другой голос и получается иначе - думаю, она больше туда вкладывала своего. У меня-то нет ребёнка в колыбели, и дома я никого не жду. У меня и дома-то сейчас нет. Но она мне очень нравится, ты прав.

- Я не знаю, - сказал Каламирэ. - Может, и я. Или мой брат. Или это... собирательный образ. Но свет в кроватку падал через окно, это я помню.
Он посмотрел вслед Айвэ, волноваться было не о чем, конь далеко не уйдет, пока его не отпустят. Пусть пасется, здесь трава гуще и сочнее, чем возле их лагеря. Смотрел долго, думая уже не про коня, а как ответить так, чтобы не было лишних вопросов, на которые он не готов был отвечать. Потом заговорил, не поворачиваясь, и мягкость из голоса тоже исчезла.
- Многие испугались и повернули назад, решили остаться в Амане. А ещё многим пришлось остаться, потому что... там было много недовольных и несогласных, и решили, что в первую очередь плывут те, кто способен и готов воевать.  Женщины делают это реже. И те, кто не выражал недовольства тем, что происходит. Но воины были нужнее всего, мы же почти сразу пошли в бой, как высадились, ты знаешь?

- Вроде того, - ответил Каламирэ. - Сложно и долго объяснять, я и не смогу сейчас рассказать так, чтобы ты понял. Как-нибудь потом, хорошо? Спроси меня потом.
Он говорил торопливо, явно стараясь побыстрее закончить этот разговор.

- Смотря, как спросишь, и когда, - Каламирэ усмехнулся. - Но я постараюсь ответить, если на то будет время и место. А сейчас - какая разница? Те, кто приплыли, все здесь. И довольно об этом, лучше сыграй ещё.

- Это значит то, что я сказал, - упрямо ответил Каламирэ. - Но ты всегда можешь спросить кого-нибудь другого, у кого больше талантов к объяснению незнакомых слов.
К счастью, Линтаур не стал настаивать, а вот слушать, как он играет, Каламирэ мог долго. Это было ново, интересно и совсем не похоже на ту музыку, что он слышал раньше.

- У нас давно не было праздников, - заметил Каламирэ. - Хорошо, я спою. Но потом нужно будет возвращаться в лагерь, пока мясо действительно кто-нибудь не съел. Но если ты передумал, я могу отвезти твою долю к твоему дому. Ты говорил, это недалеко.
Он говорил невесело, все-таки это было очень здорово, вот так беззаботно сидеть, учить Линтаура языку, показывать и рассказывать разные вещи. Когда будто нет войны и позади тоже ничего не оставлено, нет ни крови, ни огня, ни горя.
Праздничного настроения у нолдо не было, но все-таки он вспомнил что-то подходящее и запел. Как странно звучали эти слова здесь, под кронами чужого леса.