Лагерь Второго/Третьего дома незадолго до возвращения Финдэкано.

Остаться одному было непривычно. В первые дни и когда мест в лагере не хватало, Нолофинвэ с радостью поддержал идею, что в его шатре будут спать хотя бы верные и кто-то из выздоравливающих, кому не хватило места. Потому что в тишине и молчании накатывала тоска и черное, удушиливое горе. Потом лагерь отстроился и конечно, его временные соседи переселились на новое место. Прошлую ночь он впервые за долгое-долгое время, провел один - и почти не спал, сидя у стола и глядя на огонек пламени в светильнике. Было легче, чем он ожидал, но заснуть все равно не получалось. Ноловинвэ вспоминал, как во льдах спал рядом с Аракано, накрывшись его и своим плащом, и они все смеялись, что он снова, будто маленький, каким был, когда прибегал в постель к отцу. Теперь это в прошлом, давний сон.
Тихо вошел вестовой, принес ужин. Нолофинвэ поднял голову, несколько мгновений смотрел на поднос с посудой и питьем, потом сказал:
- Найди Лайрелина, если он не в дозоре. Если на стене или воротах, пусть сменится. Скажи, я послал и прошу его прийти.

Через какое-то время кто-то тихо поскребся и входа в шатер.
- Государь, это Лайрелин.

Нолофинвэ вздрогнул, зачем-то встал, хотя здесь двери открывать не было никакой необходимости, тут и дверей-то не было.
- Заходи, я тебя жду, - вроде бы и негромко сказал, но сквозь тканевые стены слышно прекрасно.

Полог откинулся, и на пороге появился Лайрелин. Каштановые волосы юноши были забраны в хвост, ворот котты старательно зашнурован, но к сапогу прилипла травинка. Эльф остановился у входа, будто не решаясь пройти дальше.
- Добрый вечер.

Нолофинвэ несколько секунд смотрел на него, словно колебался, правильно ли сделал, потом сделал жест рукой:
- Заходи. Я не надеюсь, тебя не разбудили? Я поздно подумал о том, что стража может спать и вечером, смотря, когда сменилась.

- Нет, я не спал, все в порядке, - Лайрелин шагнул вглубь шатра.

Они не были похожи с Аракано, разве что возрастом, но Нолофинвэ в какой-то момент показалось, что сейчас следом войдет и сын. Когда-то бесконечно давно, в Тирионе, так и бывало - в доме часто болтался кто-то из приятелей и друзей. Только вот мысль послать за другом сына, чтобы поговорить с тем, кому тот был дорог, сейчас казалась какой-то неуклюжей, он не знал, как объяснять, зачем вызвал. Все-таки Лайрелин видит в нем короля, и вряд ли сможет сходу беседовать о подобном.
Тогда Нолофинвэ вспомнил, что хотел сделать еще, помимо разговора, и подошел к одному из грубо сколоченных сундуков, служивших до недавнего времени постелью, а сейчас - местом, где сидели приглашенные на совет.
Достал из него нож в потертых кожаных ножнах, фибулу от плаща. Обе эти вещи Аракано делал сам и сам же носил - до последнего дня.
- Ты же знаешь, чье это, да? - спросил Нолофинвэ. - Я хочу, чтобы бы ты взял что-то, на память о нем. Давно хотел отдать, но слишком тяжело было трогать его вещи.

Глаза юноши расширились, когда он увидел, что Нолофинвэ вытащил из сундука. Лайрелин, потерянный и какой-то пришибленный, сделал шаг вперед, протянул руку, словно хотел дотронуться до вещей, а потом опустил ее.
- Я... я не могу их взять, - сказал он и уставился в пол.

Вот тут Нолофинвэ удивился.
- Почему? Не можешь... потому что думаешь, я отдаю последнее? Это не так.

Лайрелин широко раскрытыми глазами посмотрел на Нолофинвэ, на мгновение поймал его взгляд и снова опустил взгляд.
Ну как он может объяснить своему королю, отцу своего лорда, что не сдержал своей клятвы, не добежал, а должен был быть рядом, должен был первым принять на себя удар. Юноша был сам не свой, но так и не смог выдавить ни слова.

- Что-то у вас произошло, о чем я не знаю? - тихо спросил Нолофинвэ. - Сядь, пожалуйста. Я звал тебя не только затем, чтобы отдать это... мне казалось, ты тяжелее многих пережил его смерть, и я хотел поговорить... именно поэтому.
На слове "смерть" он заметно споткнулся, оперся руками об  стол, потому что они дрожали.
- Он говорил о тебе очень светло. И гордился тем, что ты принес ему личную клятву. Ты... поэтому такой? Винишь себя?

Лайрелин громко вздохнул, он вроде бы рассказывал все сразу, как только все случилось, и Нолофинвэ тоже слушал... вроде бы. Юноша сел на краешек скамьи. У Нолофинвэ ведь горе, а он, Лайрелин, только мешается здесь, даже сказать ничего не может толком. Парень молча кивнул, чувствуя, что сейчас провалится сквозь землю.
- Про... прости...

- Я не считаю, что ты виноват... что бы там не произошло. Потому что если так, то виноват и я, в том, что привел его сюда, на смерть. Эти мысли постоянно со мной, я понимаю, как это тяжело.
Нолофинвэ сел рядом, но смотрел не на Лайрелина, а в огонь, пляшущий в очаге.
- Я позвал тебя, потому что ты его любил. Возможно, больше, чем кто-либо здесь... не считая семьи. Но Финьо ушел, у Турьо свое горе,  и я совсем один. Я не могу приказать тебе или кому-то остаться и поговорить со мной. Но могу попросить об этом тебя, как его друга. Хотел попросить, а сейчас не знаю, может, я ошибся, и ты хочешь наоборот быстрее все забыть.

- Ты не можешь быть виноват! - у Лайрелина внезапно прорезался голос, да и смотреть в лицо Нолофинвэ он, оказывается, мог дольше одного мгновения. Юноша не мог сходу подкрепить свое пылкое заявление аргументами, но что это так, был уверен.
Идея, что можно хотеть забыть, какое-то время не дошла до разума Лайрелина вообще, как будто он в принципе не понимал, что такое возможно.
- Я... моя клятва по-прежнему со мной, даже если он так далеко. Я всегда помню и буду помнить, - последнюю фразу Лайрелин сказал совсем тихо.

- Я могу быть виноват точно так же, как и все, - глухо сказал Нолофинвэ. - И я - во много раз больше, потому что отвечаю за всех и каждого здесь. И поверь мне, я помню каждую смерть... каждого, кто остался там, во льдах. Потому что в каждой из этих смертей есть и моя вина. Но Аракано... брать вину на себя это значит отказать ему в праве собственного выбора. Он решил и сделал то, что сделал. Ни ты, ни я не могли его остановить. Да, ты мог погибнуть вместе с ним, но кому от этого было бы легче? Я тоже мог бы быть рядом с ним, но я не был...
Он на мгновение закрыл ладонями лицо, потом резко встал, подошел к столу, налил из кувшина в кружку и начал оглядываться, что-то ища.
Лайрелин тоже встал, подошел, протянул было руку, чтобы положить на плечо, но не решился.
- Ты не должен был быть рядом, на тебе все войско, и не только войско, а и те, кто не держит оружия в руках. Король не может быть рядом с каждым... даже со своими сыновьями. И... тебе еще больше нельзя гибнуть... больше, чем Аркано. - Лайрелин вздохнул, замолчал, отвернулся. И добавил совсем тихо. - А вот я должен был быть рядом. Я обещал и не выполнил.

- Может, это тоже судьба и ты должен сделать что-то... что не успел он, - пробормотал Нолофинвэ. Очень хотелось обнять мальчишку, просто потому, что сына он бы обнял, и потому, что больше невозможно было оставаться одному, словно стеной окруженному этой самой королевской властью. Хотя бы сегодня забыть про то, что он "должен". Нолмэ вздохнул и положил руку Лайрелину на плечо, готовый убрать ее, если тот отстранится или наоборот, обнять, если не станет. Не было сейчас в этом жесте ничего покровительственного, возможно он сам даже больше нуждался в чьем-то прикосновении и тепле.

Жест имел самые непредсказуемые последствия. Лайрелин разревелся, как ребенок.

Нолофинвэ прижал его к себе, уже не думая, кто стоит перед ним, гладил рукой по волосам, плечам. Сам почти не плакал, но несколько слезинок прожгли дорожки по щекам, раньше не получалось и этого, сердце было словно в лед заковано. Сейчас же становилось легче, как будто Лайрелин плакал за них двоих. По его сыну и своему другу.

Это было как в детстве, и от того стыднее и больней. Лайрелин лучше многих держался во льдах - может, от того, что  удалось вытащить брата, а, может, от того, что он держался с отстраненностью бывалого, уже видевшего смерть и кровь, взрослого и сурового, идущего навстречу новой жизни и уже заплатившего за это не дешевую цену. Один из их с Аракано друзей остался навечно там, в темных, окрашеных кровью волнах Лебяжьей гавани, и последующий ужас от того, что, оказывается, они не защищались, а нападали, словно накрыл Лайрелина ледяным колпаком, и немного оттаял лишь тогда, когда оказалось, что они уже прошли страшный ледяной путь, и темная полоска берега виднеется вдали, как обещание новой жизни. А теперь Лайрелину казалось, что он потерялся, как маленький ребенок, и от того, что его, как маленького, простили и пожалели - может, незаслуженно, даже скорее всего незаслуженно - плакалось еще сильней.

Лайрелин не успокаивался, да Нолофинвэ, вроде бы и не пытался этого сделать. Мелькнула мысль: хорошо, никто в королевский шатер не зайдет, одиночество, которое еще вчера страшило, сейчас было очень правильным.
Котта на плече была мокрой от чужих слез, а в горле по-прежнему стоял жесткий комок, забивающий и крик и плач. Последние годы он так гордился своей выдержкой и не заметил, как она перестала быть подвластна ему. Плакать и горевать о сыне королю Инголдо-финвэ было нельзя - на нем войско, на нем измученный народ, он отвечает за это, это, это... А слезы - это слабость, и Нолмэ не мог себе позволить показаться слабым, ни перед кем. Не сейчас, не здесь, когда все так непрочно и неясно, когда должен быть кто-то незыблемый, несгибаемый, не сдающийся.
И только обнимая горько плачущего Лайрелина, Нолофинвэ понял, что этому мальчику сейчас все равно, насколько выдержанный у него государь. Судорожно вздохнул, чувствуя, как вместе с осознанием исчезает проклятый комок в горле и впервые за много лет смог заплакать сам. Руки были заняты, стереть с лица слезы он не мог, да и не хотел. Уткнулся лбом куда-то в макушку Лайрелина, и уже не вспоминал ни о выдержке, ни о королевском достоинстве. Слезы, так и не пролитые когда-то по Аракано, сейчас смывали горе и боль.

Лайрелин плакал еще какое-то время, попытки остановиться и замолчать оказались тщетными.

В голове стало тяжело и пусто. Нолофинвэ словно опомнился через какое-то время, вытер рукой лицо, постоял, глядя на мокрую ладонь. Второй рукой он по-прежнему обнимал за плечи Лайрелина, чуть покачивая, будто утешал маленького ребенка. Рядом на столе стоял кувшин с чем-то, он к ужину даже притронуться не успел, потому не знал, что принесли. Кружка тоже была. Нолофинвэ вспомнил, что собирался из нее пить, а для Лайрелина найти кубок или что-то еще... сейчас было уже неважно. Он потянулся, почти не глядя, плеснул в кружку темного травяного отвара, глотнул из нее сам, потом проговорил, сам не узнав свой голос:
- Лайрелин... давай, выпей. Ну, все, все... не плачь.

Лайрелин украдкой бросил взгляд на Нолофинвэ, обхватил кружку двумя руками по явно приобретенной во льдах привычке, сделал глоток, и, всхлипывая, проговорил:
- Прости, государь.
Ему хотелось провалиться сквозь землю.

- Тогда и мне придется просить того же, - сказал Нолофинвэ медленно, словно с трудом подбирая слова. - Лайрелин, ты не прав. За что просишь прощения? За то, что не разучился чувствовать боль? Это страшно, когда даже слез нет. Садись куда-нибудь, я найду себе вторую чашку. Если она есть...
Он совсем не был уверен, что что-нибудь  сможет сейчас найти, а звать кого-то было нельзя.

Лайрелин потянулся к поясу, но там ничего не было - идя к королю, он, конечно же, оставил походный набор в шатре. Вместо того, чтобы садиться, он поискал глазами то, что могло бы сойти за чашку.
- Вот, - сказал он, робко указывая на висевший почти под потолком кубок, - подойдет?

Нолофинвэ растерянно посмотрел туда, куда он показывал. Это один из его оруженосцев пытался создать в шатре видимость уюта - отгородил постель занавесью, развесил по "стенам" знамена, какие-то казавшиеся ему красивыми, вещи.
- Да, подойдет. Достанешь? Можно встать на сундук или вон... на стул.
Он мог и сам это сделать, но хотелось немного растормошить Лайрелина. А еще слишком кружилась голова.

Лайрелин не стал брать стул, посмотрел на сундук, зябко повел плечами, стянул один сапог и, встав босой ногой на сундук, снял кубок.

- Спасибо.
Нолофинвэ плеснул отвар и в кубок тоже, сел на сундук, вытянул ноги. В голове все звенело, но исчезла тупая, монотонная боль, которая не отпускала последние дни.
- Садись рядом. И я тебя прошу, перестань думать, что в чем-то виноват, хотя бы передо мной. Это так сильно, что... мне не по себе.

Лайрелин неловко натянул сапог снова, сел. Сил виниться не осталось, как будто бы он выплакал последние, осталась тупая боль. Правда, стыдно было все равно.
- Я... не буду, - сказал он неловко.
- Я очень благодарен тебе, что ты пришел, - тихо сказал Нолофнвэ. Он сидел, откинувшись спиной на одну из опор шатра и закрыв глаза. Потом посмотрел на Лайрелина.
- И за твои слезы тоже. Я, оказывается, один не мог... Знаешь, он так рассказывал о тебе, светло, радостно, с гордостью. Я смотрю сейчас на тебя и словно снова слышу его голос. И он был прав, ты такой и есть. Честный, верный, искренний. Другой не горевал бы так и не винил себя. Потому прошу - перестань так думать. Не ты виноват в том, что случилось.

Другой оказался бы рядом и спас бы его... Произнести это вслух было бы бессовестно, ведь Нолофинвэ куда хуже, чем ему, и государь тоже хотел оказаться рядом, или по-другому как-нибудь предотвратить случившееся. Королю в любом случае тяжелей, ведь он может винить себя за всех... эта мысль потрясла Лайрелина, и он тихо произнес:
- Это трудно, но я постараюсь.

- Трудно, - вздохнул Нолофинвэ. - Очень. Но знаешь, нужно думать о тех, кто остался и о том, что нужно успеть сделать. Пусть сил на это нет, но так надо. А об ушедших  помнить... вот здесь, - он прижал руку к груди, как раз там, где по ткани расплылось влажное пятно.

Лайрелин смотрел на Нолофинвэ. Вот тот, кто думает о живых и многое успевает сделать, хоть и говорит, что не остается сил. А потом вот так сидит один, с закрытыми глазами, не притронувшись к ужину? Лайрелин тихонько приподнял крышку. Так и есть, не притронувшись. С легким звоном эльф передвинул тарелку по столу ближе к королю.
- Лаурефиндэ говорит, надо есть. Я вот ужинал.
О том, какую часть того, что ему пытались дать, он в итоге съел, Лайрелин предпочел умолчать.

Нолофинвэ удивленно посмотрел на него, сперва вообще не поняв, о чем Лайрелин говорит. Это было так странно слышать, тем более от этого мальчика, который только что не знал, куда себя деть. А теперь вдруг такая забота... Хотел сказать что-нибудь, что говорил обычно всем остальным, что поужинает потом, или не голоден, но отвечать вежливой полуправдой на искреннюю заботу было невозможно. А потом вдруг стало легче дышать и Нолофинвэ уже без всяких раздумий о том, что правильно бы сделать, светло улыбнулся:
- Лаурэфиндэ говорит правильно. Спасибо тебе. Ну и ему. Только если ты возьмешь что-нибудь тоже, я же не буду при тебе есть один. Хоть немного - выбери, что любишь. А я пока дров в очаг подброшу, пусть будет тепло...
Он не стал говорить, что после неожиданных слез его начало морозить, как будто вместе с ними и болью ушло слишком много сил. Присел у очага, выбирая полешки посуше и начал складывать их на тлеющие угли.

- Только за компанию, - немного по-детски ответил Лайрелин. Есть не хотелось совсем, но раз уж сказал умные слова, придется соответствовать самому. Он поколебался, не помочь ли с очагом, но знал по себе, что иногда лучше, чтобы тебя не трогали. Потому оглянулся в поисках умывальника и встал, чтобы умыться.

- За компанию, - все еще улыбаясь, повторил за ним Нолофинвэ. Лайрелин принес с собой какую-то юную, прямую искренность и открытость.  После тягостных мыслей последних недель, после разговоров о предательстве, о том, что нужно быть настороже, после привычки не один раз думать, что и кому можно говорить, чтобы не вспыхнуло пламя, с ним было легко. Осталось только придумать, как отдать ему все-таки нож Аракано, Нолофинвэ чувствовал, что это правильно, и по отношению к памяти сына и для Лайрелина. Но тот только успокоился немного.
Закончив с огнем, Нолмэ тоже умылся. Воду никто не грел, но холодная казалась даже лучше. Он еще помнил, что это самый простой способ скрыть следы недавних слез, хоть в Амане и нечасто приходилось это делать.
- Что ты будешь? - спросил прежде, чем взять что-то самому. На тарелке лежали кусочки мяса и рыбы, что-то из овощей, разрезанная на несколько частей лепешка. Все холодное, конечно.

Лайрелин взял кусочек лепешки и придвинул поближе свою чашку и кубок Нолофинвэ.

- Нужно учиться жить с потерями, - сказал Нолмэ, глядя в тарелку. Есть не очень хотелось, но он помнил, что давно этого не делал, кажется, только утром что-то было. - Мы этого не умеем, потому это так тяжело и больно. Но те, кто научится, смогут потом помочь другим. Не забыть, но... найти то, для чего жить. У тебя же брат здесь есть, так? Ты уже не один. И я тоже. Особенно, если Финдэкано вернется жив и невредим.
А те, кто оставил нас, они нас дождутся, рано или поздно, придет время и мы встретимся...

Как может быть не больно, Лайрелин не понимал. И тем более не понимал, как можно этому научиться. Но помогать другим и вправду надо, и, да, у него есть брат. Лайрелин кивнул, подтверждая слова Нолофинвэ, да, мол, не один, есть кому.
Раньше он непременно сказал бы - да, Финдекано вернется. Потому что так верил сам. А сейчас что-то сломалось, и было страшно - ведь может и не вернуться. Только нельзя же говорить об этом Нолофинвэ, тем более, что он и сам все знает и уже одного сына лишился.
- Я... попробую научиться, - сказал он не очень уверенно. От кусочка лепешки Лайрелин откусил один раз и больше не стал, зато еще отпил из кружки.

- Память же никуда не ушла, - мягко сказал Нолофинвэ. - Боль пройдет, нам слишком много нужно здесь сделать, так что найдутся и силы, чтобы жить дальше и закончить то, что мы начали. А память - это то, что останется навсегда. Я могу видеть его, как будто он сейчас сидит рядом с тобой.
Он посмотрел чуть мимо Лайрелина, словно там и правда сидел кто-то еще.
- Помнишь, у нас в саду, вы делали фонарики перед праздником?  Уже взрослые, ты так вообще почти не изменился. Делали и разговаривали о том, как сделать огонь в них разноцветным, и как станет красиво в саду, и что они провисят долго, если работать тщательно. Нет в том доме больше ни меня, ни детей, ни их друзей, а фонарики висят... и я могу вспомнить все, что вы говорили, до последнего слова и снова увидеть вас обоих. Это никуда не уйдет, сколько бы ни прошло времени. Память - ценный дар.
Нолофинвэ замолчал, плеснул из кувшина в кружку и кубок. Потом невесело усмехнулся, глядя в темную поверхность напитка:
- Я много говорю, да? Ты-то не слишком разговорчивый. Но мне больше не с кем сейчас... о нем - не с кем.

Лайрелин согласно кивал, когда Нолофинвэ говорил о памяти в общем. Но когда он стал рассказывать о саде и фонариках, оказалось, что глаза у него снова на мокром месте. Эльф закусил губу, моргнул, стараясь отогнать непрошеные слезы, глубоко вздохнул.
- Я помню, конечно, я помню. Там был еще такой... с бабочками, мы все не могли решить, куда его лучше привесить... - Лайрелин замочал, - не верится, что это в самом деле было.
Он отвернулся. Вроде бы после того, как погасли Древа, фонарики выглядели куда ярче и красочней. Только... Лайрелин не мог себе представить, что делает фонарики и развешивает их здесь. Да и... делать их одному - какой смысл?
- Мне тоже кажется, что все было очень давно. А бабочку он потом перевешивал, уже один. Лазил на дерево. - Нолофинвэ улыбнулся, взгляд был направлен в никуда. Потом он собрался, сказал чуть жестче: - Но жизнь продолжается. У тебя есть брат. Появится... жена, дети. Друзья тоже есть и будут новые. Аракано же будет всегда в памяти, до тех пор, пока вы снова не увидитесь. Да, я верю, что такое когда-нибудь случится. И для меня, и для тебя. Нельзя дать горю себя убить, это... неправильно. Знаешь, если Финдэкано... когда Финдэкано вернется, мы устроим праздник. Потому что нужно жить и здесь тоже, нельзя думать лишь о потерях, войне и боли. Мы принесли сюда надежду и жизнь. Даже если нам такая ноша тяжела.

Лайрелин вовсе не чувствовал себя носителем надежды. Надежда казалась мыльным пузырем, лопнувшим при столкновении со здешней землей. Ничему нельзя было верить, строить планы было нельзя, ведь все может рухнуть в одночасье... какая уж тут надежда? Другие пусть надеются, если могут, ведь с надеждой гораздо легче. Но Лайрелину казалось, что он уже никогда так не сможет, и его дело - сделать так, чтобы другие не догадались о том, что чувствует он сам, не сломать чужую надежду своим пониманием того, что жизнь в самый неподходящий момент обращается в смерть. Нолофинвэ вот верит, что они с Аракано увидятся. О встрече в Чертогах так не говорят, вроде, а вне Чертогов - как? Любой разговор об этом неизменно вел к словам, которыми посланник Валар напутствовал уходящих, а говорить об этом и вовсе было невмоготу. Потому Лайрелин ничего не сказал, кивнул только, мол, слышу и понимаю, да, нужно жить, если ноша и тяжела. Кивнул и отпил из кубка.

- Раньше ты был разговорчивее, - Нолофинвэ помнил друзей сына достаточно хорошо и сейчас то, как изменился этот мальчик, больно отозвалось в сердце. - Но это не в упрек. Ты теперь всегда такой или это... из-за меня? Я же позвал тебя не как король, это сейчас совсем неважно.

Лайрелину стало стыдно, в самом деле, его позвали, а он... то рыдает, то молчит.
- Я... - а как тут  объяснишь? - да, я вообще... молчу больше, не только сейчас.

- Ясно. Ну, хоть не во мне дело. Тогда это буду делать я, а ты молчи, если тебе так проще...
И Нолофинвэ, крутя в пальцах кусочек лепешки, начал говорить. О том, как Аракано, укладываясь спать рядом с ним, вдруг рассказал о принесенной ему клятве, и как он был горд и радовался. Как спрашивал, что должен теперь делать, а он, Нолофинвэ, с трудом удерживаясь, чтобы не заснуть, говорил ему об ответственности за тех, кто верен. Что в этом много чести, но так же много и доверия...
- Ты все-таки возьми нож, - вдруг оборвал он сам себя. - Я не знаю никого, кому мог бы его отдать, кроме тебя. Ты клялся в верности моему сыну, ну так возьми его оружие. Да это не меч... но тоже клинок. Незачем ему лежать в сундуке, Аракано не для того его сделал.

Лайрелин дрожащими руками взял рукоять ножа. И его прорвало.
- Я думал, что, когда мы дойдем, все наконец начнется, такое, как надо. Что Аракано найдет красивое место, построит город... мы построим... что мы облазаем все здешние леса и пещеры, залезем на высокие горы, переплывем реки... - он замолчал, уставившись на лезвие ножа.

Нолофинвэ переглотнул, в горле снова встал ком. Протянул руку, накрыл ладонью пальцы Лайрелина, державшие нож.
- Я бы тоже этого хотел. И отдал бы все, чтобы так случилось, если бы мог. Но знаешь, я говорил уже, я верю... я надеюсь, что когда-нибудь нам простят совершенное. Если мы, защищая эти земли не будем жалеть ни крови своей, ни жизни - может, эта кровь омоет ту, что была пролита. И доблестью своей мы искупим содеянное. Тогда мы увидимся вновь с теми, кого потеряли. И вот это то, что ты можешь сделать. И я тоже. Просто идти до конца и не терять надежду. Ради того, чтобы он смог снова вернуться. Он и все наши братья, оставшиеся во льдах навсегда.

Лайрелин слушал, широко раскрыв глаза.
- Да. Я понял, - сказал он тихо. - Спасибо тебе, государь.

- Пусть тебе достанет сил, - тихо сказал Нолофинвэ. - И всем нам. Поздно уже, нужно отдыхать. Я, наверное, сейчас буду спать спокойно, и за это спасибо тебе.

Лайрелин затаил дыхание. Он сам спал, только совсем умаявшись физически,  и совсем не удивился, что у государя схожие проблемы. Он сам не чувствовал, что чем-то кому-то помог, но если их разговор и вправду поможет королю выспаться этой ночью, то... по крайней мере, он, Лайрелин, не сделал сейчас ничего ужасного.
- Не за что, - пожал плечами юноша. - И спасибо.
Он словно забыл, что поблагодарил уже, и крепко сжал нож Аракано.
- Я надеюсь, что достанет, - сказал он еще тише. - Спасибо.
И принялся вставать.

- Если что-то будет нужно или захочешь когда-нибудь поговорить о нем, дай знать, я найду для тебя время.
Нолофинвэ понимал, что вряд ли Лайрелин воспользуется предложением, но говорил искренне.
Тоже поднялся, хотя здесь провожать не было смысла, весь шатер пересекался в несколько шагов. И, уже стоя у откинутого полога, на самом выходе, обнял Лайрелина ладонями за плечи, сжал на несколько секунд. Так же, как прощался бы с сыном.